Хлеб - Страница 111

111

– Вот уж угодил, можно оказать… – бормотал он. – Редкий гость, во-первых, а во-вторых…

Поповский язык точно замерз. Поп Макар придержал гостя и шепотом сообщил:

– А ведь там у меня того… значит, в горнице-то, нечестивый Ахав сидит.

– Какой Ахав?

– А Полуянов? Вместе с мельником Ермилычем приехал, потребовал сейчас водки и хвалится, что засудит меня, то есть за мое показание тогда на суде. Мне, говорит, нечего терять… Попадья со страхов убежала в суседи, а я вот сижу с ними да слушаю. Конечно, во-первых, я нисколько его не боюсь, нечестивого Ахава, а во-вторых, все-таки страшно…

«Нечестивый Ахав» действительно сидел в поповской горнице, весь красный от выпитой водки. Дорожная котомка и палка лежали рядом на стуле. Полуянов не расставался с своим ссыльным рубищем, щеголяя своим убожеством. Ермилыч тоже пил водку и тоже краснел. Неожиданное появление Луковникова немного всполошило гостей, а Ермилыч сделал движение спрятать бутылку с водкой.

– Не тронь… – остановил Полуянов. – Сие посох страннический.

По Зауралью Луковников слыл за миллионера, а затем он был уже четвертое трехлетие городским головой. Вообще именитый человек, и Ермилыч трепетал.

– Здравствуйте, господа, – просто поздоровался Луковников. – Как это ты сюда попал, Илья Фирсыч?

– Я-то? А даже очень просто… Пешком пришел сказать вот попу Макару и Ермилычу, что окручу их в бараний рог… да. Я не люблю исподтишка, а прямо действую.

– Не прежние времена, Илья Фирсыч, чтобы рога-то показывать, – ответил пап Макар, на всякий случай отступая к стенке. – Во-первых…

– Что-о? – зарычал Полуянов. – Да я… я… я вот сейчас выпью рюмку водки… а. Всех предупреждаю… Я среди вас, как убогий Лазарь, хуже, – у того хоть свое собственное гноище было, а у меня и этого нет.

– Богатство тоже к рукам, Илья Фирсыч, – заметил Луковников, подсаживаясь к столу. – И голова к месту, и деньги к рукам… Да и считать в чужих карманах легче, чем в своем.

– Х-ха! – замялся Полуянов. – А вот я в свое время отлично знал, какие у кого и в каких карманах деньги были. Знал-с… и все меня трепетали. Страх, трепет и землетрясенье…

– Да будет тебе… – останавливал его Ермилыч.

– Что-о?

– В самом деле, довольно, – заговорил Луковников. – В самом деле, никому не страшно. Да как-то оно и нехорошо: вон в борода седая, а говоришь разные пустые слова. Прошлого не воротишь.

– Нет, постойте… Вот ты, поп Макар, предал меня, и ты, Ермилыч, и ты, Тарас Семеныч, тоже… да. И я свою чашу испил до самого дна и понял, что есть такое суета сует, а вы этого не понимаете. Взгляните на мое рубище и поймете: оно молча вопиет… У вас будет своя чаша… да. Может быть, похуже моей… Я-то уж смирился, перегорел душой, а вы еще преисполнены гордыни… И первого я попа Макара низведу в полное ничтожество. Слышишь, поп?

– Ох, слышу!.. Пил бы уж ты лучше свою водку, Илья Фирсыч, да прилег отдохнуть.

– Не понравилось? Х-ха!.. Не любите? Х-ха! Не согласны? Х-ха!..

Запас энергии Полуянова вдруг исчез, он уже машинально выпил залпом две рюмки и заснул тут же на диване.

VII

Из своей «поездки по уезду» Полуянов вернулся в Заполье самым эффектным образом. Он подкатил к малыгинскому дому в щегольском дорожном экипаже Ечкина, на самой лихой почтовой тройке. Ечкин отнесся к бывшему исправнику решительно лучше всех и держал себя так, точно вез прежнего Полуянова.

– Вот не ожидал… да… – откровенно удивлялся Полуянов. – Прежние-то дружки смотреть не хотят, два пальца подают, а то я прямо отвертываются… да. Только в несчастии узнаешь людей.

– И все по-своему правы, Илья Фирсыч, – объяснял Ечкин. – Ведь все люди, если разобрать, одинаковы, потому что все – мерзавцы.

– Именно!

– Поэтому истинный философ никогда не огорчается… Вот посмотрите на меня: чего я не перенес? Каких гадостей про меня не говорили? А я все терплю и переношу.

– Именно!.. И я тоже много испытал, Борис Яковлич… Царствовал, можно оказать, а сейчас яко Иов многострадальный… Претерпел, можно сказать, до конца. И не ропщу… Только вот проклятого попа извести, и конец всему делу.

Харитон Артемьич, ждавший возвращения Полуянова с детским нетерпением, так и ахнул, когда увидел, как он приехал в одном экипаже с Ечкиным. Что же это такое? Обещал засудить Ечкина, а сам с ним по уезду катается…

– Ты это что, Илья Фирсыч? Никак совсем сбесился? – накинулся старик на Полуянова. – Обещал судиться с Ечкиным, а сам…

– Погоди, старче, гусей по осени считают.

– Да ты мне не заговаривай зубов! Мне ведь на свои глаза свидетелей не надо… Ежели ты в других зятьев пойдешь, так ведь я и на тебя управу найду. Я, брат, теперь все равно, как медведь, которого из берлоги подняли.

– А ты не сказывай никому… Сказанное слово серебряное, а не сказанное – золотое. Так я говорю? А потом, как ты полагаешь, ежели, например, этот самый Ечкин мне место предлагает? Да-с.

– Место? О-хо-хо!.. На подсудимую скамью вместо себя али в острог? О нем давно острог-то плачет.

– Да ты слушай: настоящее место. Он будет в Заполье железную дорогу строить, а я смотрителем.

– Друг на дружку будете смотреть да любоваться? Ох, прокураты!

– Ну, ладно… Смеется последний, как говорят французы. Понимаешь, ведь это настоящий пост: смотритель Запольской железной дороги. Чуть-чуть поменьше министра… Ты вот поедешь по железной дороге, а я тебя за шиворот: стой! куда?

– Ох, уморил!.. Ох, смертынька!.. Вам надо с Ечкиным тиятр открывать да представление представлять. Ох, животики надорвали!

Полуянов даже обиделся. Ечкин действительно предложил ему место на будущей железной дороге, и он с удовольствием согласился послужить. Что же, он еще в силах и может быть полезным, особенно где требуется порядок. Его, брат, не проведут… Х-ха! Полуянова проверти, – нет, еще такой шельмы не родилось на белый свет. С другой стороны, Полуянов и не нуждался даже в этом месте, а принимал его просто по дружбе. У него и других мест достаточно. Сделайте милость, дела всякого сколько угодно. Во-первых, Замараев предлагает в своей кассе место бухгалтера потом Харченко предлагает в газете работать.

111